| snyper | Дата: Пятница, 03.02.2012, 23:22 | Сообщение # 1 |
 Ненавижу этот модуль
Сообщений: 2301
Репутация: 618
Награды: 0
Статус: Offline
| День первый. Даже не знаю, с чего начать. Начну с того, что я завел дневник. Выговориться здесь некому, да и не зачем, так что отныне я буду записывать в тебя, дорогой дневник. Мне дали этот дневник с коричневой обложкой и карандаш, хотели, что бы я успокоился и отстал от них. Тем же лучше. Они мне не нравятся – они не хотят находиться рядом со мной. Это хорошо. Я люблю одиночество. Никто не будет заглядывать мне через плечо, никто не будет докучать своими каверзными вопросами. Если бы, конечно. Этот Гоша, как он представился – теперь будет жить со мной. Хоть волков, хоть бешеных псов ко мне подсадили бы, но только не Гошу. Он конченый псих. Они все – конченые психи. И что им от меня надо? Понятия не имею…
День второй. Нас кормят какой то ерундой. Это настолько отвратительно, что это нельзя сравнивать с манной кашей, хоть она скорее на нее похожа… Алексей, из соседней камеры, когда санитары отошли, шепнул мне что то, что они туда добавляют какие то таблетки. Наверное это из за них меня тошнит. Узнав об этом, санитары вкололи ему что то, после чего прицепили к нему наручники… Боже, как хорошо, что они это сделали.
День третий. Я отказался от еды. Они пытались меня заставить ее есть, один из санитаров пригрозил стулом, но доктор силой вколол мне укол в вену, потом они дали мне какие то пилюли… В глазах начало плыть, все тело онемело, но под криками и пинками санитаров я дошел до своей камеры, то и дело сваливаюсь на каждой шагу. Сейчас я уже отошел. Видимо, придется продолжать есть их еду.
День четвертый. Извини, что я не писал вчера. Вчера весь день мне докучали врачи. Все эти их тесты… С чем ассоциируется эта клякса, собери кубики, расставь цифры по местам… Все таки, я ошибся, и потому я расставил их в порядке: 123496758… Не знаю, что подумали врачи, но потом сразу же со мной стал беседовать психолог. Он даже больше говорил, больше задавал вопросы. Я так и не понял, чего он от меня хотел…
День шестой. Гоша едва хотел избить меня, однако санитары поспели. Они не стали разбираться – они вероломно оглушили Гошу и сделали ему укол – тоже самое и со мной… Потом нас двоих повели к психиатру. Он пытался выявить причину наших драк, но Гоша попытался задушить психиатра… А потом нас избили и привязали к решетке. Сегодня нас развязали. Мы договорились с Гошей, что больше такого не будет… Как же.
День седьмой. Сегодня, наконец то, Гошу выгнали из моей камеры и посадили его в другую. Теперь... Теперь вся камера – в моем распоряжении. Я – Я ее хозяин. Я могу сидеть и рассматривать дырявый потолок, ковыряться в проржавевшем железном листе. Я могу спать спокойно и знать, что никто не тронет мой дневник. Ну, тебя… Да, ты, мой дневник. Я могу больше никого не стеснятся! Теперь, будь уверен, никто из этих психов не будет тебя трогать, листать страницы, читать наши разговоры.
День восьмой. Очередная процедура. Только теперь к нам в камеры приходил психиатр, или как его там… Да, санитары тоже были. Сегодня доктор показал мне очередную кляксу. Только она была необычна тем, что она напомнила мне… *зачеркнуто* Она напомнила мне маленького мальчика, держащего в руке топор, а вокруг него летали бабочки… Я соврал доктору, сказав, что это клякса – ничто иное, как единорог, а вокруг него – искры…
День девятый. Я чувствую себя паршиво. Меня тошнит, в голове кружится, но я все еще могу с тобой общаться. Я просил санитара позвать врача, но того не было на месте. Он куда то уехал… Поэтому никто мне никто не помог. А когда нам передавали еду, меня стошнило прямо в миску. Я попросил заменить мне кашу, но они отказались, и ушли. Я кричал, но санитар лишь пару раз пнул меня в бок.
День десятый. Я уже давно потерял счет времени. Единственное то, что Петр (он из соседней камеры) украл у врача наручные часы, и он тайком говорил нам, сколько времени. Мы все за эти три дня отлично усвоили – в восемь часов – подъем, в двенадцать часов нас кормят, в четырнадцать часов и до шестнадцати нас посещают врачи, через полчаса нас снова кормят, в двадцать часов – отбой. Хотя все прекрасно слышал, как санитары еще ходят по коридорам и что то осбуждают.
*Следующие семь страниц вырваны*
День двадцатый. В последнее время, мне начинает казаться, что я начинаю сходить с ума. Посреди двухметровой камеры, конечно, с одним решетчатым окном на пятнадцать сантиметров и старым разваливающимся унитазом, а когда рядом, напротив твоей камеры и за стенкой живут шизофреники – Петр постоянно видит чертей, Гоша бросается на санитаром, а Чертик (мы так называем парня, живущего напротив моей камеры) по ночам громко храпит, периодически просыпается и часа два бормочет о том, как наш мир тихо и медленно погружается в хаос и о том, что он выйдет отсюда, и он заберет души грешных… А что же я? Первые две недели со мной ничего не было. Но только теперь я заметил за собой, что прибиваюсь к углу, лежа на боку, плачу, иногда даже реву… Я не хочу. Я хочу выбраться отсюда. У меня ведь жена больна, она привязана к кровати со своим раком легких! Как они только посмели меня здесь оставить?! Главное, что бы они позаботились о Гале.
День двадцать второй. Прости меня, дневник, что я порой пропускаю дни и не пишу тебе ничего. Просто бывают моменты, когда я плачу, когда я дико тоскую по дому, по свободе… Я уже третью неделю не вижу солнца. Психиатр показывает мне какие то картинки. На них изображены счастливые мать с сыном… Боже, как они напоминают мне мою жену…
День двадцать третий.
В кромешной темноте, в сырой клетке, поджав колени, Сижу молодой я, утирая с щеки горькую слезу. Я ни с кем, я не со всеми. Я не как они, они другие, они подвластны греху. Сижу тут, как слепой щенок, не видаю солнца и заката. А жизнь проходит мимо… В отличии от сего дня, я был свободным, когда то… А жизнь проходит мимо. Нет свободы, вокруг безумцы. Мы все сидим в старой тюрьме. Они убивают меня, я не могу вечно жить взаперти… Я к воле, я к земле прирос корнями, Я хочу бросить все и уйти.
Но кто меня отпустит? Они бросили меня средь ненормальных людей,
Я уже и сам себя таким же считаю мнимо,
Вместо пальцев, на стене следы когтей,
А жизнь проходит мимо…
День двадцать четвертый. Надеюсь, тебе понравились стихи, которые я вчера написал.
День двадцать шестой. Зачем они меня здесь бросили? Что бы я сошел с ума? Зачем им это? Они хотят проводить какие то эксперименты? Но ведь в таком загаженном месте… Это ведь какая то брошенная тюрьма советских времен.
День двадцать седьмой. Нет, они меня не убьют. Они ведь кормят меня. Значит, они хотят, что бы я жил. Я им нужен. Не знаю для чего, но они ценят мою важность, и стараются меня поддерживать. Вчера я рассказал врачу о том, что я часто плачу по ночам, я даже припал к его плечу и заплакал. И он меня понял. Никто меня не хотел бить. Никто меня не отгонял от врача (его кстати звали Сергеем Владимировичем). Он успокаивал меня, дал мне какие то цветные таблетки. Он сказал, что они помогут мне поддерживать иммунитет и будут держать мое настроение на веселее. Конечно, это будет трудно, учитывая то, что вчера ночью Гоша перегрыз себе кожу, потом попытался отгрызть вену. Но у него получилось лишь получить заражение крови. Он кричал, но не смотря на боль, пытался покончить с собой, и его унесли санитары. Это была ужасная ночь… Тогда даже Чертик спал, не издавая не единого звука.
День двадцать восьмой. Эти таблетки, что дал мне Сергей Владимирович, действительно дали свой результат. Мне уже не было так грустно, по крайней мере, мне не лезли в голову дурные мысли, и я просто сидел у стены, пялившись в одну точку и представлял себе, как в кино, варианты побега, фантазировал на тему того, как кто ни будь из нас веселился. Конечно, в определенном смысле…
Сейчас довольно темно, но я еще могу писать. Кто то просунул мне через клетку картонную коробочку. Я спросил, кто он, но он не представился. Петр сказал, что он был похож на огромную крысу… Он же ненормальный, что с него взять.
День двадцать девятый. Наутро я изучил коробочку. На ней были изображены разноцветные шарики, и разноцветными буквами на белом было написано «Оптимистика. Антидепресанты». Теперь мне ясно, что поддерживало меня в хорошем настроении… Хотя бы и не сказал, что оно было у меня хорошим. Таблетки были в герметичных… в пластинках. Нет, кажется, я начинаю забывать слова. Нет… О нет.
День тридцатый. Сергей Владимирович вновь посетил меня. Я прибился к углу, обняв колени, а он сидел напротив, записывая в какой то блокнот. Чертик что то ему кричал, но он не обращал внимание. Он даже не реагировал на смешные выкрики Павлика из 5 камеры (он все кричал о том, как вокруг него дурачатся малые детишки в сказочных костюмах. Мне особенно запомнилось то, что один из мальчиков притащил сундучок и, разбросав по всему коридору игрушки, начал летать на деревянном самолетике. Сергей Владимирович внимательно слушал меня, иногда задавая вопросы, ответ на которые я растягивал минут по двадцать. Даже тогда он с интересом меня выслушивал. Если бы не он, я бы уже давно сошел с ума… На счет этого, кстати… Таблетки начали у меня вызывать раздражение на коже, я постоянно чесался, и мне снилось, а иногда даже привиделось, как усатые санитары в халатах в цветочках красили мрачные и старые бетонные стены коридора розовой краской. Чертик на это плохо реагировал и кричал, что заберет этих маляров в Ад. Да уж…
День тридцать первый. Меня вновь посетил Сергей Владимирович. На этой раз он заметил, что я пишу в тебя, мой любимый дневник, он интересовался тобой… Но я тебя не отдал! Он хоть мне и дорог, хоть я его и уважаю, но отдать ему тебя я не мог. Я тебя тоже очень сильно люблю. Ты был со мной в самые трудные минуты… Я накричал на Сергея, когда он один раз пытался прочесть одну из страниц. Он только что ушел… Дорогой, я тебя никому не отдам… Зато он мне подарил ручку.
День тридцать третий. Они монстры. Они все монстры. Сергей Владимирович, он перестал со мной общаться, уехав куда то. Тоже… Чертика сегодня тоже куда то унесли. Павлик больше не смешил. Костя, которого недавно поселили за стенку моей камеры, постоянно стучал по стене и мешал нам спать. Петр угнетал атмосферу. Витя, который теперь живет в камере Чертика, постоянно, каждый день угрожает мне. Он говорит, что ночью выберется из камеры, привяжет меня к прутьям, будет рвать на мне одежду, изнасилует, порвет тебя, мой дневник, потом выковыряет мне оба глаза, будет ковыряться у меня в заднице моей ручкой, потом оставит ее там, а потом каждую ночь будет пробираться в камеру и отгрызать у меня по одному пальцу…
День тридцать четвертый. Ничего он со мной не делал. Я сегодня боялся заснуть. Я зажался в углу, спрятался за проржавевшем листом железа, а ручку спрятал внутри твоего переплета. Он вряд ли бы нашел… Хотя, может быть, бы и нашел.
День тридцать седьмой. Я сегодня съел все таблетки, что у меня были. Эти антидепрессанты хоть и не действовали, но они были вкусными. Я подкладывал их в свою кашу. Она больше не кажется мне отвратительной. Я ведь уже и привык, да и таблетки немного сбавляли этом омерзительных вкус.
День тридцать восьмой.
Далеееееко, далееееееееко, Живет счастливая семья, Там бескрайние цветочные поля, Даалееееко, дааалеееекоо…
Мне стало скучно, и я решил сочинить какой ни будь стишок, но после этих строк меня вновь посетили грустные мысли. Они были умными, я рассуждал сам с собой, но если бы я их записывал, то у тебя бы не хватило страниц. Сейчас у тебя чистый листов ровно двадцать.
День трицать васьмой. Теперь я не проста расуждал, я предумал себе двоих персанажей – один говорил одно, а втарой говорил другое. Так ани и спорили, и расуждали, в общем, балтали
*листок порван на две части* День сораковой. Они все фашисты! Я все понял! Они хотят нашей длитильной смерти! Они даюд нам кашу, каторую мы ище можем есить! Они хотят что бы мы мучались! Они наслаждаюдся нашей медленой смертию! Все маи соседи уже умерили, а… Витя. Витя этат давным давно сбежал. Не знаю, как у него эта вышла, но когда все ище были живы, они говарили, что никто к Вити не прихадил. Эта все их фашистскии антилюдические замыслы! ////// Господи… Да, уже сорок второй день. Я торопился, слишком быстро писал, да и я был возбужден. Я очень сильно волновался. Кто бы мог подумать, я начинаю терять свою рассудок. Когда я ревел в углу этой ночью, ко мне в камеру приходили какие то люди, которых я не мог потрогать, и молча смотрели на меня. Я сильно испугался и, убрав голову от них, спрятался за железный лист, но они могли видеть меня через огромную дыру, которую проела корозия…
Да, это уже… Какойто сороковой день. Я совсем потерял счет времени. Врачи перестали нас посещать, санитаров тоже стало меньше… Как то это все было странно.
*На весь лист нарисовано улыбающееся солнце с веснушками, снизу от него нарисована что то на подобии земли. На ней стоял черный улыбающийся человечек, держащий в руке надувной шарик*
Мне все надоело. Я решил спастись от сюда. Я сильно похудел, благодаря чему я, преодолев не мало усилий, пролез через прутья. В принципе, расстояние между ними было приличное, но когда я еще не был таким худым, пролезьт бы мне смог. Мне никто не встречался по пути. Совсем. Ни санитаров, не тех психопатов. Только ужасающие брошенные виды и коммунистические военные плакаты. И тогда я увидел через окно солнце… Больше я ничего не увидел. У меня перехватило дыхание от счастья, и я упал на пол. Я проходил всю, как это оказалсь, тюрьму в поисках людей и выхода. Выход я нашел, а вот людей… Никого не было. Совершенно никого. Неужели, их всех не было?
|
| |
|
