… Залитая солнцем пустая площадь заброшенного города выглядела ещё более унылой, и жуткой, чем если бы она находилась среди плотной стены серого тумана, под стандартным серым небом, затянутым тёмными тучами. А также по ней бродили и занимались своими делами еле видимые тени умерших людей, которые я когда-то давно видел ещё в Припяти... Яркие солнечные лучи весьма неприятно бликовали от ещё целых окон большого четырёхэтажного здания, полукольцом опоясывающего площадь, на которой было разбросано порядка четырёх транспортных средств: два зелёных тентованных ЗИЛа, стоявших практически рядом друг с другом, а также парочка легковых машин, крашенных в бежевые цвета. Пол площади был облицован камнем, покрывшимся трещинами, сквозь которые пробивались редкие зелёные растения. Саму же площадь отгораживала от всего остального невысокая – метра полтора всего – оплетённая корянми близстоящих деревьев бетонная ограда, также покрытая разнообразными дырами, а также толстыми паутинами трещин. Выглядело всё это настолько сюрреалистично и нереально, что мне хотелось как можно дальше и быстрее уйти с этого места. Обратно под тень кривых деревьев, или же зайти в один из подъездов…
Большая арка, расположенная прямо посредине дома означала, что идти мне надо именно туда. Особенно на это намекал Вася, активно посылая в мою голову отчаянные мыслеобразы, связанные с этой самой аркой, выкрашенной в грязно-белый цвет психиатрической больницы, как и сам дом.
Вообще, ещё на Большой Земле, таким цветом красились здания, которые были построены специально для оказания помощи сумасшедшим, а также разные больницы и поликлиники… Но на данный момент, разнообразные аллюзии с подобными местами начинали устрашать и по-настоящему гнобить, ибо атмосфера таки нагнетала.
Невольно, я двинулся вперёд, выходя из-под спасительной чащи на свет Божий, глядевший на меня сверху единственным глазом, имя которому было солнце. И глядел он на меня с таким немым укором, что хотелось спрятаться, а так как я находился уже практически на середине площади, возникало стойкое ощущение подлой подставы…
… Весь такой из себя корявый, но оттого не менее угрожающий, из-за многоэтажки позади меня, выплыл МИ-24, под ещё более страшным неофициальным названием «Крокодил». Чудо советского авиапрома вылетело настолько внезапно, я даже шума роторов не успел услышать. Лишь успел развернуться, рот раскрыть да «Сайгу» вскинуть, отчаянно перебирая варианты того, что я могу противопоставить винтокрылой машине. Постараться выстрелом повредить ротор? Плоское лобовое стекло кабины пилотов? Или пушку калибра 12,7 мм, которая, будучи расположенной в подвижной части под носом, сейчас хищно уставилась на меня?..
Я ещё раз вскинул уже опущенную «Сайгу», и, прицелившись в винты вертолёта, нажал на спусковой крючок.
Сухо щёлкнул боёк. Щёлкнул так громко, что, казалось, заглушил саму машину, висевшую в воздухе, а также нарастающий шум адреналина в ушах.
Чисто автоматически, я ещё раз нажал на спуск, слушая второй предательский щелчок, и параллельно вспоминая, что все патроны я потратил тогда, возле дома с украинскими военными. А пилоты, наверняка, посмеялись, и открыли огонь из носовой пушки.
Я заорал. Выпустил, как говорится, животное. Животное, которое должно было драться до конца. Но оно, гонимое адреналином, вопреки всем ожиданиям, понеслось в сторону одиноких двух ЗИЛов, стоящих по центру площади. На бегу я ещё умудрился вильнуть в сторону, одновременно выщёлкивая коробчатый магазин и, вставляя новый; манёвр я сделал, чтобы уклониться от крупнокалиберной пули, после попадание в тело которой, вряд ли мне помогла бы простая перевязка. А вот пустой магазин я очень глупо выронил из рук, и он глухо ударился о камень, так и оставшись там лежать.
Пилоты вертолёта сейчас активно пытались достать меня своей подфюзеляжной четырёхствольной пушкой ЯкБ, установленной на турельной установке, и то, что в моей голове сейчас всплывают такие познания, как название оружия, вертолёта и прочего весьма странно. Вокруг меня земля, как мне казалось, ходила ходуном: то тут, то там взрывались фонтанчики земли, осыпая меня каменной крошкой, выбиваемой крупнокалиберными пулями. Позади всё это заглушал двигатель вертолёта, который уже оказывается вылетел вперёд, и уже ушёл на второй заход – пилоты вели свою машину по большому крюку, мастерски закладывая вираж аккурат возле воздушной аномалии, которую я заприметил только потому, что под определённым углом она очень сильно искажала солнце, и увидеть это всё безобразие на бегу практически невозможно. Нужно было иметь хорошую реакцию и зрение. А также видение того, что на бегу смотреть на небо безопасно.
Конечно же я запнулся, снова получив гигантской ОСВ по голове. Но уже через мгновение эта проблема будет решена – руками ухватившись за посадку одного из ЗИЛов, я буквально подтянул своё грузное тело к грузовику. Подтянул, и уже практически оказался под ним, вдыхая радиоактивную пыль, взвившуюся вверх, мешающую дышать… И застрял. ДТК крупнокалиберной снайперской винтовки, которую я уже ненавидел, зацепился за ступеньку ЗИЛа, и ни в коем случае не хотел пускать меня под спасительное днище грузового транспорта.
А вертолёт уже развернулся… Уже почти…
Я не видел эту винтокрылую тварину со своей неудобной позиции, да и было мне как-то не до этого – изо всех сил я старался снять рюкзак, лямки которого цеплялись то за бронежилет, то за лямки дурацкого «СМЕРШа»… Я уже фактически начал очень громко выкрикивать нецензурщину, когда, наконец, забив на всё, и заистерив, просто с протестующим скрипом снайперской винтовки, втиснулся в промежность между днищем машины и каменной поверхностью.
Громко матюгаясь, я вытащил из-под себя дробовик, и аккуратно выглянул из-под своего не ахти какого надёжного укрытия в поисках вертолёта: а эта сука уже была там; она висела в воздухе перед грузовиком, и, кажется, смотрела прямо на меня, вращая пулемётом направо и налево.
Вращал орудием, а шарахнул НУРСом, как это часто бывает у вертолётов.
На консолях винтокрылой машины висели НУРСы, парочка ПТУРов, но я получил именно неуправляемой ракетой.
Пилоты накренили транспорт носом чуть пониже, и, взяв крен влево, выпустили по мне порядка четырех неуправляемых реактивных снарядов, которые с бешеной скоростью буквально вонзились в землю в двадцати метрах от меня, окатив волной горячего воздуха, и, осыпав мелкими камнями.
В небо поднялся столб пыли, скрывший от меня всю панораму площади.
Лицо фактически горело, мне пришлось прижать к нему грязные ладони, которые мигом сделали ещё хуже – номексовая ткань перчаток оказалась слишком твёрдой и снова неприятно скользнула по разбитому носу и губам. С другой стороны я хотя бы на мгновение смог перенестись куда-то в иное время, охреневая одновременно с повреждённых барабанных перепонок.
Сквозь тонкий и назойливый писк я слышал голос Ланки. Её тихий рассказ в одной из комнатушек в Припяти, её смех, улыбку… Чудесный запах волос девушки, а также её карие большие глаза, переполненные испугом, когда мы увиделись впервые. Далее всё меняется: перед глазами Кир, бронированный «Тигр», весёлые братья-близнецы, имена которых вырезаны из памяти. Но одна аббревиатура всё-таки остаётся: КБН. Я стал частью какой-то группировки, образованной на территории Зоны, и сейчас фактически позорил её, лёжа в пыли, под грузовиком, тент которого был объят пламенем – картину обстрела я сейчас видел будто бы со стороны: два тентованных ЗИЛа горели, и были похожи на два факела, горящие в серо-багровом едком тумане из дыма и поднявшейся вверх пыли. В голове возникла шальная мысль: «а что если создать свою собственную группировку?.. Мелькнула, и тут же погасла, скрывшись в едком тумане. Я КБН-то уже позорил – военизированную организацию, а в голове рождаются уже такие глупые затеи…
Но всё-таки эта мысль показалась мне более полезной, чем все те, что приходили в голову сейчас. К примеру – выбежать из укрытия и дать драп-марш в сторону той арки. Я вряд ли сейчас вообще встать-то смогу, а тут побежать надо…
Хотя… Сейчас я начинал ломаться также, как девочка-старшеклассница в постели: меня одолевали сомнения насчёт того, стоит ли продолжать лежать здесь, или воспользоваться той дымовой завесой, устроенной вертолётом, чтобы сделать хотя бы смелую попытку добежать до следующего укрытия? Всё-таки морпехи и всё такое… Сейчас я вполне могу воображать себя своим любимым «героем»…
Я резко выполз из-под днища машины, и встал на ноги – единственная проблема, что на одно ухо я конкретно оглох, и теперь вместо окружающего мира слышал лишь назойливый комариный писк, и возникало такое ощущение, что мне в это ухо вату вставили.
Так или иначе, я уже это додумывал на бегу, начав конкретно выдыхаться под весом всего снаряжения.
Дым рассеялся внезапно, после первой же воронки от взрыва, которую я встретил на своём пути, и в которую чуть не слетел. Самое интересное, что в ней уже что-то горело, похожее на тело. И лишь бы это, твою мать, был не Шухов.
Секунда, вторая, третья… И в ещё целое ухо я слышу ротор вертолёта, идущего по левую сторону от меня, также, курсирующего в сторону полукруглого дома.
От осознания этого, я вообразил, будто мы сейчас играем в пятнашки, и от моей скорости сейчас зависит моя жизнь. По сути, так и было, и я поднажал, чувствуя, как последние силы начинают очень быстро покидать мой организм, которому явно была нужна передышка. Ибо он уже работал практически на износ.
Переполненный всяких плохих мыслей по поводу матерей обоих пилотов, стрелка и всех тех, кто конструировал эту летучую срань, я вбежал под своды спасительной арки, и буквально рухнул наземь, тяжело дыша. Ртом я собирал сейчас с асфальта кучу пыли, грязи, но в данный момент было плевать. Потому что пока что я был жив. И собирался продержаться ещё…

… Рокот вертолётных винтов мешал сосредоточиться, всячески сбивал с мыслей, которые медленно и лениво, словно тополиный пух летним жарким днём, плыли в моей голове, завихряясь в причудливые узоры, образуя собой какие-то логические звенья одной большой цепи под названием «дальнейшие действия».
Но противный вертолёт продолжал активно описывать круги вокруг моего укрытия – пилоты вели машину словно науськанную собаку, не собираясь давать мне совершенно никакой отсрочки, а также шансов сбежать из-под их пристального взора. Единственным спасателем в этой ситуации был серый дым, клубами рассеявшийся по площади, и, перекрывающий пилотам всю панораму с результатами их обстрела. Эти ребята только что выпустили часть драгоценного боезапаса по одному человеку, и они будут очень недовольны, если узнают, что он ещё и выжил, а не сдох где-нибудь у бетонного забора, израненный, и, желательно, в страшных муках.
Но поскольку, вопреки ожиданиям военных, я был жив, у меня была некая фора. По крайней мере до того момента, как спадёт дым, и МИ-24 не опустится ниже, где просто-напросто «спалит» незадачливого сталкера, решившего укрыться в арке. Спалит, и шарахнет ракетами второй раз, чтобы наверняка.
Соваться внутрь дома тоже был не вариант – все подъезды, как назло, находились на внешних сторонах массивного здания-гиганта, полукольцом опоясывавшего площадь. И заметь меня пилоты раньше, чем я доберусь до входа – мигом выпустят по мне всё, что у них есть, и после этого плюнут и улетят на базу.
Я невольно начал осматривать арку: покрытые выпуклыми резными узорами стены, плавно переходящие на округлый свод, посредине которого висела красивая, здоровенная чёрная люстра, с давно выбитыми стёклами, и слегка проржавевшая. Держалась она на покрытой коррозией чёрной толстенной цепочке, которая, время от времени, начинала раскачиваться взад-вперёд, опасно шатая саму люстру. Казалось, что всё это добро сейчас рухнет мне на голову, чего не особо хотелось. Ибо если я не погиб под авиационным «обстрелом», то какого чёрта должен умереть от падения на голову люстры, которая висит тут уже Бог знает сколько?..
Поправив висящую на одноточечном ремне «Сайгу», я опасливо выглянул из арки, закрывая глаза рукой: с шумом, ветром и мелкой пылью надо мной, совсем низко, пролетел МИ-24, кренясь в противоположную сторону, к лесу, из которого пришло моё тело. Я знал, что сейчас вертолёт заложит вираж, и пойдёт на следующий круг. Быстро развернувшись, я дёрнул в сторону другого конца арки, и попал в узкий полутёмный переулок – в моём детстве через такие вот «улочки», не нарвавшись на местных, пройти было очень сложно – ты должен был быть либо очень беден, либо просто очень большим и сильным.
Стены примкнутых к зданию-гигантов домов возвышались надо мной плотной стеной без окон, практически в четыре этажа, и были также выкрашены в светло-жёлтую, практически выцветшую, облупившуюся краску. В воздухе здесь пахло сыростью, а также горячим воздухом – на мгновение, я забыл, что нахожусь в Зоне, и едва-едва не сгорел заживо в аномалии. «Жарка» коварно притаилась аккурат у стеночки, с правой стороны. Местность на метра два от ловушки была выжжена и имела пепельно-обугленный оттенок.
Левую сторону проулка заняла «воронка», которую я вообще увидел только благодаря своей внимательности – тёплый воздух, идущий от «жарки» совсем сбивал меня с толку, но я вовремя рассмотрел колеблющийся воздух, закручивавшийся в воронку, лениво движущуюся на одном месте.
Конечно, можно было обойти эту улочку, но для этого надо было выходить на площадь… А там вертушка, да и вообще это в мои планы не входило.
Однако, направиться назад мне всё же пришлось. И в голове отчаянно крутились совсем ненужные на данный момент мысли: а кто, собственно говоря, такие КБН? Почему я должен быть с этой таинственной организацией, в планы которых меня даже не посвящали? Более того, мне даже не сказали идеологию группы. Почему мне не создать свою организацию? Ведь если я найду Шухова, то, быть может, мне удастся уговорить его вместе со мной создавать группировку, сеять какие-то семена…
Идеи, рождавшиеся в голове, были на редкость безумными, но исправно сбивали меня с мысли, что я хочу пить.
Морпехи не должны поддаваться своим желаниям, а также моральным принципам, привитым с детства. Сострадание и жалость, наивность и исполнение того, что ты хочешь именно сейчас – всё то, чему учила мама, выбивалось в учебной части морской пехоты. Осталось лишь желание доказать себе, что ты являешься именно тем, кем хотел стать перед поступлением сюда. Не зря же ты страдал под гнётом офицеров, терпел унижения, физические нагрузки, учил Устав, а также подвергался мучениям ночных вылазок в холодные и заболоченные места, вместо того, чтобы лежать под одеялом. Не зря болел ангиной и всё равно отжимался, бегал, стрелял. Не зря обучался тактике боя на всех видах местности. Всё это было вытерплено для того, чтобы ты знал, к чему шёл. А дано инструкторами - чтобы оказавшись в подобной боевой ситуации – не сплоховать.
… «Сайга» сама уже легла мне в руки, а глаза, тем временем, искали цель.
МИ-24 уже был здесь – кренясь хвостом вниз, пилоты почти посадили машину на площади, метрах в сорока от арки. Из-под огромного многотонного тела вертолёта выбивалась пыль, лопасти своей силой рассеивали дым, оставшийся после предыдущего налёта.
Сейчас или никогда.
Кажется, люди в кабине заметили меня – в движении, сквозь мушку прицела я отчётливо видел, как махнул рукой в мою сторону мужчина, на голове которого был натянут зелёный шлемофон, как вертушка, слегка качнувшись, начала медленно подниматься вверх.
Чудовищной силы ветер бросал в лицо мелкие камешки, пыль, грозил сорвать с головы панаму, но я сумел выстрелить.
«Оптимальная дальность огня из «сайги» - от пятидесяти до ста метров» - всплыли в памяти слова одного из инструкторов в учебке. Тогда я ещё лежал в выкопанной мной же неглубокой ямке, и как все стрелял по мишеням боевыми патронами, но выкопал свой окоп на расстоянии явно большем, чем сотня метров. И попасть там было почти нереально. Посему он подошёл ко мне, и проговорил эти слова с улыбкой, с которой ваша первая учительница в первом классе улыбается вам, видя ваши ошибки в тетради.
... Пуля вонзилась в лобовое стекло кабины пилотов – я не видел, пробила ли она его, или нет, но рассмотрел, как откинулась чуть назад голова в шлемофоне. И как летит в мою сторону выпущенная вторым пилотом неуправляемая авиационная ракета.
Ещё два точных выстрела я смог сделать по вертолёту, поднимающемуся в верх, кренящемуся в мою сторону, прежде чем тело ушло в перекат, а сзади раздался оглушительной силы взрыв, от которого всё буквально перевернулось вверх дном.

… Что делает человека бесстрашным? Что делает из него машину для убийства, психологически ограничившую себя от внешнего воздействия? Ощущение безотчётного страха перед смертью, которое ясно даёт понять, что ты всё равно будешь мёртв, и бояться напротив бессмысленно, и нужно делать всё возможное для того, чтобы не сдаться просто так. «Даже загнанная в угол крыса будет драться до конца, и покажет свои клыки» - кажется так говорили нам на учениях, когда мы, смертельно уставшие, и, стоявшие на ногах, слушали оказанное на нас психологическое давление старшего взвода с целью показать нам, что мы действительно есть Корпус, и сила, что нас всех объединяет – это Esprit de Corps – командный дух, вера в одну идею. Сейчас я узнал, что нам фактически промывали мозги на добровольной основе, но тогда мне – да и всем моим «сослуживцам» казалось другое – что они просто сплочены и причастны к чему-то большему, нежели просто к организации организованной преступности. Мы не просто повторяли за настоящими морпехами – мы буквально были ими; выполняли то же самое, чему учат в американских учебных центрах подготовке, и были горды этим. Ещё бы – ходить с оружием, в бронежилете, наряду с самыми настоящими военными – только заядлому унылому пацифисту такое могло не понравиться. И, к моему счастью, я был не из таких.
За три года, проведённых в учебке я отлично понял, что значит «оказаться на полигоне, в точности изображающим театр боевых действий», что значит принять участие в реальных масштабных учениях, с техникой и взрывами – чем ещё может восхищаться повёрнутый на подобной тематике мальчишка?.. У меня даже не было настоящей девушки, но уже была вера в Корпус, а вместо трудностей общения с противоположным полом я испытывал трудности, пролезая под колючей проволокой, и в стрельбе по мишеням. Я внезапно осознал, что тогда, это было намного важнее для меня, нежели забросить всё это и найти себе вторую половинку, создать семью… Все эти важные, как казалось, вещи, затмили собой бесконечные хлопки снайперских винтовок, пистолетные выстрелы, рявканье автоматных очередей, и вместо того, чтобы читать нормальные книги, я посвятил себя изучению теории военного дела. Тысячи страниц, посвящённых тактике ведения боя на разных местностях, воздушной и наземной технике, различным штурмовым винтовкам, гранатомётам, пистолетам, и даже холодному оружию. Проходил на курсы рукопашного боя «крав-мага» от израильских вооружённых сил и внезапно, только сейчас осознал, что всё это было напрасно. Даже подготовленный и напичканный теорией боец погибает в неравной битве. И никто уже не поставит ему памятник, ибо он всего лишь пушечное мясо, которого под завязку нагрузили материальной частью, и опыта в настоящей войне у него нет, и мясо просто отправляется на убой.
Человек – сучье существо.
Даже если он убеждённый атеист, то в случае неминуемой смерти, он будет молить Господа, чтобы тот пощадил его, дал ещё один шанс, шанс прожить свою пустую, скучную жизнь ещё один раз, самому себе обещая, что с этого дня всё изменится в лучшую сторону. Потому что атеисту больше некому молиться, не на что надеяться, кроме как на Бога, в которого он не верит, но в случае медленной и мучительной гибели, он не раз вспомнит того в самых светлых тонах. Воскликнет в слезах, что приносит свои извинения перед Отцом-Создателем, если обидел его своим кощунственным неверием в Рай и Ад, полагаясь на псевдо-научные в таком случае теории. Ещё Атеист, к примеру, не сможет винить себя даже в том случае, если сам ударит себя граблями в голову, или намеренно порежет вены на своей руке острой бритвой. А если найдётся вдруг такой человек, который в случае своей смерти сам поймёт свою вину, то обязательно упомянёт, что он такой единственный, что все другие поступили бы по-другому…
В месте, где я сейчас находился, не было Бога. Больше всего это напоминало самый настоящий Ад. Уши заложило, и вместо звуков внешней среды мёртвой площади, меня окружала тишина, прерываемая неприятным звоном, доносившимся будто бы отовсюду. Мои собственные мысли я слышал словно бы через плотную завесу толстого одеяла, накрывшего меня с головой, и наружу от таких неприятных ощущений вырывалась ярость. Огонь был снаружи – он практически затопил площадь, изрытую воронками от взрывов; огонь был внутри. Я не дам себе помереть просто так, из-за того, что пилоты винтокрылой машины решили попросту стереть мою персону с лица земли. Не так всё просто. Не так всё…
… Кажется, я кричал. Быть может, я просто хрипел, сипел, или кашлял от окружившего меня едкого дыма, но мне удавалось ещё и бежать сквозь его плотную, серую завесу; бежать сквозь пламя, языки которого пытались зацепиться за мою одежду, будто в тщетных попытках остановить. Краем глаза я видел слегка заволоченные дымом очертания МИ-24, крупное и массивное тело которого крутанулось в воздухе, в попытках увернуться от летящей в него ракеты. И пилоты это сделали, но совершили непредвиденную ошибку – открыли бок винтокрылой машины, в который со скоростью стрелы, пущенной из лука, влетели две другие ракеты и в ту же секунду в правом боку металлического гиганта с лопастями расцвёл алый, желтоватый цветок, изрыгающий чёрный, плотный дым.
Мгновение, и МИ-24, беспомощно крутясь в воздухе, устремился в мою сторону.
… Что делает человека бесстрашным? Что делает из него машину для убийства, психологически ограничившую себя от внешнего воздействия? Ощущение безотчётного страха перед смертью, которое ясно даёт понять, что ты всё равно будешь мёртв, и бояться напротив бессмысленно, и нужно делать всё возможное для того, чтобы не сдаться просто так.
Я бежал. Бежал так быстро, как только мог, не обращая внимания на огромный вес за спиной, на болтающуюся крупнокалиберную винтовку, на сухарный подсумок, в котором громыхали магазины для этой самой винтовки. Я нёсся так быстро, стараясь обогнать саму смерть, в отличие от меня бегущую налегке, с одной лишь косой в руках. И даже если учесть, что в моих руках оружие посильнее – «Сайга-12К», к примеру – то убить смерть из дробовика я попросту не смогу. Но обогнать…
«Морпехи обгоняют собственную смерть. И также поставляют на небеса кучу чужих душ взамен одной своей…»
И ничто. Ничто…
Страшный треск и скрип металла ворвался в мои уши, а их источник находился как раз за моей спиной. Туша вертолёта наверняка вошла в землю и сейчас лопастями вспахивала каменную кладку на площади. Я не видел этого. Я чувствовал.
… Ничто не может заменить одну душу морпеха…
Я кричал. Я орал так, будто у меня впервые прорезался голос. Орал и бежал, обгоняя смерть всего на секунды.
… Даже сотни чужих, которые он поставил на небеса…
Я с трудом перепрыгивал через горящие воронки, дымные, чёрные завесы, и терпел. Терпел боль, дикую усталость и желание остановиться.
… Ибо те ребята, которых убил морпех… Они делятся на Рай и Ад…
Что же я делал? Я молился. Своеобразная молитва, которую я придумал тут же, на бегу. Глупая, но показывающая, что даже богоподобная морская пехота, олицетворяющая собой человека, убивает других людей, и не важно, какими они были при жизни. Человек совершает ошибку, убивая себе подобных.
И это… Это указано в моей молитве.
Я остановился как вкопанный, разворачиваясь назад, и, одновременно поднимая обе руки в воздух. Дробовик со стуком упал на площадь. Странно то, что я даже не заметил, как ко мне вернулся слух…
Многотонное тело МИ-24 остановилось в пяти метрах от меня, завалившись набок, и глядело на меня носовым пулемётом 2А42. Покорёженные о каменную площадь лопасти некогда боевой машины полностью остановились, издав напоследок скрип, похожий на предсмертный вой, какой испускает жертва, смирившись с проигрышем.
Одна из лопастей остановилась как раз около меня – я всего лишь отошёл, чтобы этот некогда властвующий в воздухе хищник не зацепил меня и после смерти. Отошёл, а потом и вовсе сел на колени перед ним, положив руку на горячий, как пламя, ствол пулемёта. Сначала одна слеза тёплым ручейком пробежала по щеке, затем вторая, третья. Как я сейчас выглядел, было абсолютно не важно. Гораздо важнее было то, что я остался жив. После победы над врагом, при встрече с которым, должен был умереть.
… Покачивающейся походкой я уходил от места действия, не смея даже приближаться к павшему воздушному гиганту. Я не смел мародёрствовать, ибо оружия на мне висело вполне достаточно для дальнейшего выживания, а жадничать нельзя. Важнее всего… Важнее всего было найти безопасное место для сна, а потом дальше искать Шухова.
Как некстати, из подсумка на «Смерше» послышался назойливый звон, который незамедлительно легонечко ударил по вискам.
Негнущимися пальцами я расстегнул фастекс на подсумке и достал оттуда светящегося золотым светом Васю. Тот слегка вибрировал, а в голове нарисовался мысленный приказ положить его на землю. Что я и сделал. Мне уже было, по сути, всё равно – я настолько устал, что готов был помереть прямо здесь.

Я не помню, как шёл за светящимся в сумерках артефактом, который сам когда-то окрестил «Васей». Не помню, как он парил в воздухе, в метре от земли, как я шёл за ним по топким болотам, свернув с городских троп. Я не помню даже, как мне удалось выйти из Лиманска.
Едва не наступая в глубокие бочажки, ведомый подарком Чёрного Сталкера, я добрёл практически до края мохового ковра, и, упав на четвереньки, с трудом поднял голову. Передо мной раскинулась тихая гладь открытого болота, посреди которого возвышался чёрный трёхэтажный дом, сделанный полностью из дерева. И по факту, теперь, мне уже было действительно всё равно. Упав на мягкий ковёр из мха, я закрыл глаза, свернувшись калачиком и, не забыв, сжать свой артефакт в руке. Я положил щеку на холодную часть приклада "Сайги", и начал проваливаться в забытье.